– Спасибо. Эрик, расскажи, пожалуйста, с самого начала.
– В субботу в десять часов утра я пошел гулять. Вышел и сразу сказал, что это специально для книги. Наш дом находится на улице Тилто. Это недалеко от Кафедральной площади. И я пошел туда. На Кафедральной площади есть надпись «Чудо». Такая… такой квадрат. Я не знаю, как сказать лучше.
– Он имеет в виду плитку с разноцветной надписью «Stebuklas», то есть «чудо», – помогла ему Габия. – Какой-то художник[6] ее сделал и потихоньку, никого не спрашивая установил на площади. Давно, еще в конце девяностых. Сперва никто не знал. Некоторые случайно замечали, удивлялись и радовались: «О! Чудо!» Приводили друзей, показывали. А теперь народ верит, будто плитка исполняет желания, приходят, топчутся – и местные, и туристы… Настоящая легенда! Я, кстати, и сама ходила, когда еще в школе училась.
– И твои желания сбывались? – заинтересовался немец.
– Конечно сбывались, – рассмеялась она. – Как же иначе.
– А я никогда раньше там не стоял, – сказал Эрик. – Я в такое не верю. Но подумал, что для книжки это хорошо. Книжки должны быть такие – про волшебство и чудеса. А иначе зачем они нужны?
– У тебя очень разумный взгляд на задачи литературы, – улыбнулся Файх. – Так ты встал на эту чудесную плитку ради моей книги? Спасибо, это потрясающе! А ты загадал желание? И что было потом?
– Я не успел сказать желание, потому что меня толкнул какой-то мальчишка. Старше, чем я, но не взрослый. Наверное, десятиклассник. Крикнул: «Смотри, смотри!» – и убежал. Я сперва не понял, куда смотреть. Стоял, вертел головой. А потом увидел, что на вершине Кривой горы вместо трех белых крестов стоит Нойшванштайн. Тоже белый и прекрасный, как на картинках. И я туда побежал.
– На гору?
– Да. Захотел залезть наверх, к замку. Но гора не очень близко. Поэтому сначала я долго бежал до горы. И все время смотрел, проверял, есть ли замок. Он был. И я бежал дальше. И добежал. И стал подниматься. Но когда добрался до вершины, там были только кресты. Три белых креста, как всегда. И я пошел вниз.
– Очень огорчился? – спросил Даниэль.
– Не знаю. Не очень. Наверное совсем не огорчился, но заплакал. Немножко. Но не потому что мне было плохо. Мне было хорошо. Я же видел Нойшванштайн! Пока бежал, много раз поднимал голову и видел замок Нойшванштайн, совсем близко. Он был такой прекрасный. Красивее, чем на фотографиях. В некоторых книгах написано, что люди плачут, если очень… слишком счастливы. Когда я это читал, думал, что неправда. Но, наверное, правда, потому что я сам плакал, когда спускался с Кривой горы. Я подобрал там белый камень и положил в карман. Я решил, это будет амулет. Я возьму его с собой, когда поеду в Германию. И принесу его в Нойшванштайн, положу незаметно где-нибудь там во дворе. Так мы с камнем договорились. Я ему обещал.
– Откуда что берется, – задумчиво сказал Фабиан Файх. – Вильнюсский школьник знает о принципах работы магии талисманов куда больше, чем лучшие из взрослых шарлатанов, которые обожают рассуждать о подобных материях. Ты молодец, Эрик. Очень грамотно поступил. И вообще все время вел себя идеально. И когда решил, что для книжки нужно чудо, и когда пришел на площадь, и когда, не раздумывая, побежал к подножью горы, и когда лез наверх, и когда не огорчился, но заплакал от счастья. Если бы вдруг я оказался рядом, мне нечего было бы тебе посоветовать. Только и оставалось бы – держаться рядом и делать как ты. Откуда что берется!
Эрик молча улыбался. Явно не мог подобрать нужные слова, а записанные в тетрадке уже закончились. С другой стороны, он и так много сегодня сказал.
Неплохо для начинающего. Совсем неплохо.
Договорились снова встретиться в пятницу. Эрик убежал первым, зато взрослые собирались неторопливо. Кажется, всем не особо хотелось расставаться, но и продолжить вечер, к примеру, в ближайшем кафе никто так и не предложил. Как будто это было не по правилам – встречаться еще где-то, кроме Файхова балкона. И разговаривать друг с другом не по-немецки. Хотя таких жестких условий он им совершенно точно не ставил. Но все равно казалось, что лучше не надо. Черт его знает почему.
Грета Францевна осталась дремать в кресле, Файх не захотел будить гостью, сказал: «Пусть отдыхает, я ее потом провожу». Когда вышли во двор, не сговариваясь, задрали головы и убедились, что старухи на балконе больше нет. Только Фабиан Файх в своих ослепительных розовых шортах – стоит, машет рукой: «До скорого!»
Разошлись в разные стороны. Габия – на Лабдарю, мимо закрытой уже эзотерической лавки, Даниэль отправился на стоянку за машиной, а Анджей, пожав плечами, вышел на Вильняус, хотя, если по уму, это был наименее удобный из возможных вариантов. С другой стороны, кто сказал, что сейчас непременно следует идти прямо домой?
Проходя мимо «Кофеина», подумал: «На что угодно спорю, Марина пила свое «беличье» латте именно здесь. У них в меню до фига причудливых названий – «Медвежий лес», «Апельсиновый бриз», «Влюбленное капучино» – и это явно важная составляющая успешной маркетинговой стратегии».
Интереса ради зашел и спросил. Угадал, конечно. И в награду стал обладателем картонного стакана с некрепким кофе, слишком щедро сдобренным ореховым сиропом. Хорошо хоть воды дали. Будет чем запить невыносимую эту сладость, которая кажется прельстительной только детям. Да и то не всем.
Вышел на улицу, сел за единственный свободный стол. Рекламные открытки там, кстати, тоже лежали, целых четыре штуки. Не стопка, как было с Мариной, но все равно неплохое число.
Из черной, зазывающей в какой-то ночной клуб, машинально смастерил кораблик. Из голубой с репертуаром молодежного театра – самолет. Из зеленой, разъясняющей, как добраться к месту проведения музыкального фестиваля, сложил лягушку, очень долго с ней промучился, никак не мог вспомнить, что куда загибать, а ведь в детстве само получалось. Пока возился с лягушкой, ветер унес четвертую открытку, и это было к лучшему. Теперь мог думать, будто там была еще одна записка Марине. Или неизвестно кому. Или ему самому. Вот совершенно не удивился бы, самое время вступать в задушевную переписку с эльфами, инопланетянами, вымышленными друзьями чужого детства, или еще чем-нибудь таким же неведомым. В последние дни все стало так нелепо и зыбко, как будто кто-то совсем незнакомый одолжил для примерки свою непонятную выморочную жизнь – попробуй, как тебе понравится, вдруг подойдет, я тогда подскажу, где их берут.
Но ветер унес четвертую открытку. Такой молодец.
– Вот и я решил попробовать, что это за «беличье» латте, – сказал Фабиан Файх, усаживаясь рядом.
Совершенно не удивился. Предложил:
– Можешь забрать мой стакан. Я эту порцию в одиночку не одолею. Слишком сладко.
– Затем я, можно сказать, и пошел по твоему следу – чтобы спасти, – усмехнулся немец. И, попробовав кофе, добавил: – Есть от чего спасать! Действительно слишком много сиропа.
– Только затем и вышел?
– Конечно, нет. Просто ты спрашивал о Марине – почему я уверен, что она не придет. Я тогда не знал, как тебе объяснить. Собственно, и теперь не знаю. Но решил попробовать. Что нам терять?
Подумал: «Действительно нечего». Но вслух не сказал. Только адресовал немцу вопросительный взгляд: «Не тяни. Не тяни. Не тяни».
Фабиан Файх улыбнулся столь ослепительно, словно им обоим было по восемь лет, и он знал, где в соседнем дворе спрятана дохлая кошка.
– Когда слагаемые меняются местами, наблюдателю может показаться, что одно из них просто исчезло, пропало навек. Но это только потому, что у нас не всегда есть возможность увидеть, как на его месте возникло другое слагаемое, куда более уместное, чем мы способны вообразить. Вот и все.
– Если ты думаешь, будто хоть что-то объяснил…
– Конечно, не думаю. Я же не дурак. Кстати, ты знаешь Маринин адрес?
– Нет. Откуда?
– Вот и я не знаю. Нарочно не спрашивал. Чтобы мы с тобой не имели ни малейшей возможности выяснить, что творится сейчас в одном из деревянных домов Жверинаса. Сидит ли там за своим рабочим столом наша Марина? Или совсем другая женщина в домашнем свитере с белкой на животе? Ликует она или печалится, плачет или поет? Продолжает рисовать или бросила? Помнит ли свое имя? Что за лицо глядит на нее из зеркала, какими вопросами она сейчас задается, что увидит во сне? Это больше не наше дело. И не наша игра.
– Я тебя совсем не понимаю.
– Слишком давно бросил учить немецкий, да? Не обольщайся, ты понимаешь каждое мое слово. И совсем не потому, что действительно неплохо знаешь язык.
Допил остывший «беличий» кофе и ушел, помахав на прощание с видом столь торжествующим, что это вполне заменило коронное обещание: «Я тебя убью».